Yo lo vi muchas veces, y era inmenso y parsimonioso, pero lo que más me impresionaba era el fulgor de su auto-ridad.

Я видел Наира Мигеля много раз, он был огромен и величав, но более всего меня поражал его всегдашний авторитет.

Cuando conocí a Horacio lo clasifiqué de intelectual aficionado, es decir intelectual sin rigor.

Когда я познакомился с Орасио, я классифицировал его как интеллектуала-дилетанта, другими словами, интеллектуала-любителя, не профессионала.

Antes de verle bien la cara lo paralizaron los zapatos, unos zapatos tan de hombre que ninguna falda podía disimularlos.

Он еще не разглядел ее лицо, но остолбенел, увидев ее ботинки, такие мужские, что никакая юбка не могла этого скрыть.

Le hizo gracia esa especie de solidaridad, pero lo mismo se instaló delante y esperó fumando.

Подобное проявление солидарности показалось ему смешным, но он все равно пересел вперед и в ожидании начала закурил.

Lo que me revienta es la manía de las explicaciones, el Logos entendido exclusivamente como verbo.

А от вашей мании все объяснять меня с души воротит, тошнит, когда логос понимают только как слово.

No se puede querer lo que quiero, y en la forma en que lo quiero, y de yapa compartir la vida con los otros.

Нельзя любить то, что я люблю, да еще так, как я люблю, и вдобавок жить среди людей...

Horacio no me lo perdonará nunca, aunque no esté enamorado de Pola.

Орасио мне этого никогда не простит, даже если бы он и не был влюблен в Полу.

Lo tiramos porque lo habías encontrado en la Place de la Concorde, ya un poco roto, y lo usaste muchísimo, sobre todo para meterlo en las costillas de la gente en el metro y en los autobuses, siempre torpe y distraída y pensando en pájaros pintos o en un dibujito que hacían dos moscas en el techo del coche, y aquella tarde cayó un chaparrón y vos quisiste abrir orgullosa tu paraguas cuando entrábamos en el parque, y en tu mano se armó una catástrofe de relámpagos fríos y nubes negras, jirones de tela destrozada cayendo entre destellos de varillas desencajadas, y nos reíamos como locos mientras nos empapábamos, pensando que un paraguas encontrado en una plaza debía morir dignamente en un parque, no podía entrar en el ciclo innoble del tacho de basura o del cordón de la vereda; entonces yo lo arrollé lo mejor posible, lo llevamos hasta lo alto del parque, cerca del puentecito sobre el ferrocarril, y desde allí lo tiré con todas mis fuerzas al fondo de la barranca de césped mojado mientras vos proferías un grito donde vagamente creí reconocer una imprecación de walkyria.

Мы зашвырнули его; ты нашла этот зонтик на площади Согласия, он уже был порван, но ты им пользовалась вовсю, особенно продираясь сквозь толпу в метро или автобусе, всегда неловкая, рассеянная, занятая мыслями о пестром костюмчике или причудливых узорах, которые начертили две мухи на потолке, а в тот вечер вдруг хлынул ливень, едва мы вошли в парк, и ты уже собиралась гордо раскрыть свой зонтик, как вдруг в руках у тебя разразилась катастрофа, и нам на головы обрушились холодные молнии, черные тучи, рваные лоскутья и сверкающие, вылетевшие из гнезд спицы; мы смеялись как сумасшедшие под проливным дождем, а потом решили, что зонтик, найденный на площади, должен умереть достойным образом в парке и не может быть неблагородно выброшен на помойку или попросту за ограду; и тогда я сложил его, насколько это было возможно, мы поднялись на самое высокое место в парке, туда, где перекинут мост над железной дорогой, и с высоты я что было сил швырнул зонт на дно заросшего мокрой травой оврага, под твой, Мага, крик, напомнивший мне проклятия валькирии.

Por consiguiente, el lector prescindirá sin remordimientos de lo que sigue.

А посему читатель безо всяких угрызений совести может оставить без внимания все, что следует дальше.

”De haberlo sabido, me lo hubiera llevado para la casa aunque fuera amarrado”, declaró al instructor.

”Знай я такое дело, я бы увела его домой хоть на аркане”, - заявила она следователю.